В этот раз она почти попадает. О, это милосердное «почти»…
Рицка слышит, как в паре сантиметров от кошачьего ушка пролетает чашка, разбрызгивая остатки горячего чая с мятой на стол и одежду, звонко ударяется о шкаф кухонного гарнитура и осколки летят в разные стороны. Чашка была  любимой…  Сеймей подарил на день рожденье.
А мама уже не просто злится, мама в бешенстве. Рицка знает, что в такие моменты говорить что-либо слишком опасно, поэтому, съежившись, желая стать меньше в несколько раз, сидит на стуле, смотрит большущими глазищами и дрожит, как лист осенний. А дело-то, всего лишь, в жареных каштанах… Почему-то она решила, что Рицка их любить не должен. А ведь ему нравится абсолютно все, что мама готовит!
Еще одна тарелка валится на пол и разбивается. Мисаки хватается за кухонный нож и поворачивается к несчастному ребенку с таким видом, что Рицка не выдерживает. Срывается с места, прямо по этим осколкам, несколько раз поскальзывается и падает, больно ударившись локтями и коленями о пол, и бежит туда, куда мама зайти не посмеет.  Сеймея она никогда и пальцем не трогала. Даже больше – против его слов никогда не возражала.
Узкий, не очень хорошо освещенный коридор, кажется бесконечно-длинным, пока мальчик бежит по нему. Да и лестница на второй стала то ли выше, то ли круче. А бежит он на носочках вовсе не потому, что ступни изрезаны стеклом и жутко саднят и жгут, а для того, чтобы не создавать лишнего шума и не привлекать внимание крушащей кухню матери, которая, если быстро заметит его отсутствие, обязательно догонит и побьет. 
Дверь комнаты брата поддается не сразу – руки трясутся от волнения, да и от страха, чего уж скрывать. Но дальше все просто: забиться в угол между кроватью и письменным столом и ждать торопливых шагов в комнату, каждый раз вздрагивая при мысли, что это может быть мать.
А снизу все еще доносятся звуки битой посуды и крики мамы, что ее младшего сына подменили, что он пришелец и знать она его не желает.  И становится так обидно, до жжения в глазах! Хочется выйти и сказать: «Да вот он я, мама! Это я, твой сын, Рицка!» и он бы непременно так сделал, конечно же… Если бы только ноги так сильно не болели.
-Наверное, Сеймей будет ругаться, что я заляпал его пол кровью.

Комната успевает опуститься в полумрак до того, как кто-то в нее заходит. Рицка сидит, обхватив колени руками, и покачивается из стороны в сторону.  Сегодняшний день кажется слишком, слишком долгим…
Постепенно шум снизу становится все тише, пока вдруг и вовсе не прекращается. До мальчика долетают лишь  отрывистые всхлипы Мисаки. Кажется, успокоилась. Накатывает такое нестерпимое желание встать и утешить маму… Но как только он уже решается, страх сковывает руки и ноги и пошевелиться невозможно.
- Какой стыд… Боюсь собственную маму… - с горечью думает Рицка и опускает голову на поджатые к груди колени.
Дверь открывается так тихо, что если бы из коридора в комнату не заползла слабая полоска света он, скорее всего, даже не заметил бы. У Сеймея серьезный сосредоточенный взгляд, но вид спокойный. Он безошибочно находит глазами младшего и пару секунд смотрит на него оценивающе. У Рицки даже мурашки по спине успевают проползти, да так лениво, что он зябко передергивает плечами. Видимо, это выглядит забавно, потому что Сеймей начинает улыбаться, по-доброму, так, что у Рицки от груди и до самых кончиков пальцев разливается тепло, которое заставляет приподнять уголки губ. Ушки прижаты к голове, хвост обвил левую ногу, но кончик его все еще нервно подергивается.
Сеймей в несколько шагов преодолевает расстояние и садится рядом. Смотрит беспокойно, но так ласково, что все тревоги отходят на второй план.
-Рицка? – низкий голос.  – Вы опять поссорились с мамой?
Рицка лишь кивает и низко опускает голову. Говорить из-за чего они «поссорились» не имеет смысла, причина всегда одна. Кошачьи ушки  расстроено никнут и теперь обида с двойным нажимом давит на плечи. Он тяжело вздыхает.
Эти срывы у мамы длятся на протяжении последних полутора лет и с каждым разом становятся все чаще. Первый приступ случился так внезапно, что Рицка даже понять ничего не успел, да и Сеймей тоже. Мама потом так слезно просила прощения, что Рицка и сам расплакался. Второй срыв – через пять месяцев. А потом все чаще и чаще. Предпоследний был всего лишь на прошлой неделе. И хотя Мисаки несколько раз в год проходит курс лечения, неутешительный диагноз остается прежним – расстройство личности.
-Она не виновата, - от долгого молчания голос сделался хриплым  и низким. Рицка несколько раз кашляет. – Не ругай ее, ладно?
Несмотря ни на что маму Рицка любит. Верит, что однажды все нормализуется, и она перестанет сомневаться в нем. Только поскорее бы это время настало…
Аккуратно, чтобы не задевать ссадины, он встает на колени и тянется к Сеймею. Обнимает за плечи и утыкается носом в шею.
От Сеймея пахнет сыростью, – может быть попал под дождь, а может там просто сильная влажность, – и едва уловимым ароматом цитрусовых. Волосы брата, и без того волнистые, теперь вовсе закрутились в спирали и кажутся даже короче. Рицка зарывается тонкими пальцами в густые пряди и с удовольствием прижимается. Сеймей мягкий и теплый. Его приятно так обнимать. Да и больше Рицке обнимать некого.